Основная тема рецензируемой книги – проблема профилактики религиозного экстремизма и терроризма среди учащихся старших классов. Нет особой надобности обосновывать актуальность темы исследования: воздействию различных террористических идеологий во всем мире все чаще подвергаются дети школьного возраста. Анализ проведен на основе данных статистики, экспертных оценок, а также массовых социологических опросов. Отметим, что книга рекомендована к изданию Экспертным советом при Антитеррористической комиссии в Республике Дагестан (РД), который призван способствовать выработке научно обоснованной политики в сфере противодействия идеологии терроризма.

Ключевая идея книги: государство должно бороться с идеологией экстремизма и терроризма, опираясь преимущественно на светские институты и ценности, а не на религиозные, даже если последние имеют давнюю историю и глубокие традиции в обществе. Автор убежден, что именно школа (наравне с семьей), а не условная «мечеть», должна прививать детям высокий нравственный идеал и антитеррористическое сознание. Но на практике, как показывает автор, в борьбе с идеологией терроризма государство все больше опирается на религиозные организации. Ставка на централизованные религиозные организации в данном вопросе, в условиях всевозрастающей мозаичности ислама на Кавказе, по мнению автора, ведет к политизации внутриисламских разногласий и активизации процесса клерикализации, который в долгосрочной перспективе угрожает конституционному (светскому) строю государства. Так ли это на самом деле, однозначно говорить сложно, но к критике автором сложившихся на сегодня государственно-конфессиональных отношений в Дагестане стоит прислушаться. В частности, его экспертное суждение, что государство ошибочно продолжает в борьбе с идеологией экстремизма и терроризма на Северном Кавказе опираться исключительно на «официальное» духовенство, оставляя вне такого взаимодействия все остальные группы и общины мусульман региона, представляется обоснованным. Такая политика, как пишет Абдулагатов, закономерно приводит к тому, что «оппозиция к “официальному” духовенству переходит в оппозицию к государству» (с. 38).

Действительно, динамично меняющееся исламское поле Северного Кавказа, в том числе и Дагестана, является исключительно конкурентным и не вписывается в упрощенную дихотомию «традиционного» («умеренного») и «нетрадиционного» («радикального») ислама¹. Среди мусульман Дагестана есть приверженцы разных религиозных течений и групп, в том числе и главные антагонисты: адепты суфийских учений и носители салафитских убеждений. В этих условиях важно, чтобы государство не ввязывалось во внутриконфессиональные споры, а, сохраняя статус арбитра, могло выстраивать конструктивные формы взаимодействия, в том числе в сфере профилактики экстремизма и терроризма, со всеми исламскими сообществами республики. В то же время, надо признать, что «официальное» духовенство в лице Муфтията РД проводит огромную повседневную работу, направленную на защиту местной религиозной молодежи от пропагандистского воздействия террористов, которую не всегда могут выполнять администрации общеобразовательных учреждений.

В своем анализе современной системы школьного образования в России в контексте исследовательской проблемы книги автор исходит из того, что государству нужны результаты воспитательной работы с подрастающим поколением в школах. Детям в школах должны прививаться чувства патриотизма и гражданственности. Следовательно, считает автор, государство должно иметь системную воспитательную политику в общеобразовательных учреждениях. Но по итогам исследования автор приходит к выводу, что воспитательная работа в российской школе (на примере Дагестана) пущена на самотек, а учителя и администрации школ нацелены только на оказание детям образовательных услуг. Вполне справедливы утверждения автора, что маленькие зарплаты подталкивают учителей к коммерциализации их взаимоотношений с родителями школьников, а их низкий социальный статус в обществе приводит к отрицательному профессиональному отбору: в педагогические вузы и колледжи поступают в основном лишь те, кто не смогли поступить в более престижные образовательные учреждения. Выводы автора неутешительны: учитель, не получая от государства достойных условий для жизни, четких представлений о своих воспитательных функциях, а иногда и вовсе не считая, что его ученики должны быть патриотами, в массе своей не готов к воспитанию ответственного и законопослушного гражданина (с. 248).

Снижение в массовом сознании дагестанской молодежи уровня гражданской идентичности и российского патриотизма (фиксируется Абдулагатовым в сравнительном анализе результатов социологических опросов за 2011 г. и 2019 г.) объясняется им ростом среди респондентов религиозного (мусульманского) самосознания. Так, по данным Абдулагатова, на вопрос: «Кем вы себя, прежде всего, считаете?» в анкете массового опроса 2019 года среди учеников дагестанских школ, вариант ответа «мусульманином» выбрали 36,5% респондентов, а вариант «гражданином России» – 20,5% (с. 161). Ссылаясь на данные опросов, которые лишь фиксируют относительно большую популярность у респондентов религиозной самоидентификации на фоне гражданской, автор заявляет, что укрепление религиозного (мусульманского) самосознания снижает показатели российского патриотизма (с. 166, 235). Для обоснования этих выводов автор пишет: «Исламское сознание не связывает мусульманина однозначно с какой-то территорией, государством патриотическими чувствами. Он может быть патриотом, но патриотом того общества, государства, которые в своей деятельности выражают и защищают исламские ценности» (с. 176). Возможно, так оно и есть, но это только общие рассуждения, а что касается выводов автора, то они не выводятся из данных социологических опросов, приведенных в книге. Сравнение автором результатов опроса 2019 г. с результатами опросов 1999 и 2011 гг. (с. 161–162), призванное доказать его правоту, не совсем корректно. Во-первых, как он сам пишет, вопрос: «Кем вы себя, прежде всего, считаете?» в 1999 и 2011 гг. задавался в том числе и молодежи (т.е. молодежь составляла не всю выборку опроса, а только ее часть), тогда как в 2019 г. на этот вопрос отвечали только ученики. Во-вторых, сумма всех ответов респондентов на данный вопрос в 2019 г. не превышает 100% (81,7%), а суммы ответов в 1999 и 2011 гг. составляют 117,8% и 187,6% соответственно. Такие результаты говорят о том, что, скорее всего, в 1999 и 2011 гг. респондентам в анкете допускалось выбрать несколько вариантов ответа, что и дало в итоге сумму более 100%, а в 2019 г., видимо, опрашиваемым можно было выбрать только один вариант ответа. Помимо этого, судя по сумме всех ответов, в 2019 г. почти пятая часть респондентов вообще не ответили на этот вопрос. Но даже в случае более корректного сравнения результатов социологических опросов, приведенных выше, видно, что они фиксируют лишь степень популярности каждой идентичности (гражданской, этнической, конфессиональной и региональной) в отдельности, а не рост религиозности за счет гражданственности. Для смягчения искусственного противопоставления разных идентичностей в структуре самосознания респондентов (допустим, религиозной и гражданской) можно было, например, предложить респондентам вариант ответа «и тем и другим в равной мере».

Приведенные в конце книги анкеты авторских социологических опросов, по материалам которых написана третья глава монографии, содержат ряд вопросов и вариантов ответов на них, которые вынуждают респондента выбирать между своей религиозной и гражданской идентичностями. Несомненно, интересно изучать динамику изменения иерархии идентичностей в массовом сознании дагестанской молодежи. Вот только в методологическом плане более продуктивно исходить из допустимости множественных комплементарных идентичностей («и-и» вместо «или-или»), поскольку в современном человеке прекрасно сосуществует множество различных коллективных идентичностей. Человек, как пишет философ Краснопольская, «будучи глубоко погруженным в процессы, происходящие в информационном обществе, может переживать неустойчивость, гибкость и множественность идентичности как естественное состояние и даже не воспринимать как проблему»². Полагаем, что и в сознании дагестанской молодежи в массе своей прекрасно уживаются их мусульманская и российская идентичности.

В контексте основной проблематики исследования автор отдельно анализирует роль религиозных модулей курса «Основы религиозных культур и светской этики» (ОРКСЭ) в воспитании школьников, где он критикует привнесение элементов религиозного образования в школьную программу. Ссылаясь на материалы экспертного опроса 2015 г., автор отмечает, что преподаватели курса ОРКСЭ в Дагестане зачастую не имеют последовательно светских позиций, а отдельные модули курса носят не культурологический (светский), а догматический характер, привнося тем самым в школу элементы религиозного (исламского) образования. Религиозное воспитание и образование, помимо догматизированных некоторыми учителями курсов ОРКСЭ, внедряются в сознание школьной молодежи Дагестана в семьях, параллельным обучением их в примечетских школах (мектебах), просмотром роликов с лекциями «онлайн-имамов», проповедями приглашенных в школы исламских богословов, в том числе и в рамках мероприятий по профилактике среди молодежи идеологии экстремизма и терроризма. Все это, по мнению автора, ведет к сужению у детей научного (светского) мировоззрения и усилению значимости религиозного образа жизни.

Параллельное исламское образование детей вне школы, которое, видимо, стало популярным во многих дагестанских городах и селах, по мнению автора, может иметь непредсказуемые последствия в воспитании экстремальностей религиозного сознания учащихся. Понятие «экстремальность сознания», которое автор использует на протяжении всей книги, раскрывается им так: «Экстремальность сознания – это крайность, которая проявляет себя в рамках закона. Экстремальностями сознания в светском государстве являются такие составляющие религиозного сознания опрошенных, как признание законов государства второстепенными, по сравнению с нормами шариата…, негативное отношение к воспитанию российского патриотизма, доминирование религиозной идентичности в ущерб государственной, гражданской... Экстремальное сознание – это основа экстремистского и террористического поведения» (с. 177). Соответственно этому определению, автор считает, что профилактика экстремизма и терроризма должна проводиться на уровне проявлений экстремальностей сознания молодого человека. Для этого, по мнению автора, необходимо: усилить роль светского образования и воспитания в обществе; проводить согласованную воспитательную работу в школе и семье; поднять социальный статус школьных учителей; избавить их от «бумажной волокиты» и бесконечных отчетов. Заключая свою книгу, автор пишет, что «учитель должен получить право на светскую образовательную работу в школе, не оглядываясь на мировоззренческие приоритеты семьи» (с. 248). Таким образом, общеобразовательная школа видится автору главным проводником государственной политики воспитания лояльного и патриотически настроенного гражданина. Школа, в отличие от института семьи, может вести эту работу более систематически и не преследует (как духовенство) собственные корпоративные интересы, отличные от государственных. В целом, книга получилась содержательной, полной интересных статистических и социологических данных, дискуссионной и, однозначно, полезной для всех, кто интересуется вопросами профилактики экстремизма и терроризма среди российской мусульманской молодежи.