Среди архивных коллекций Санкт-Петербургского филиала Архива РАН (СПбФ АРАН) имеется фонд «Музей истории религии и атеизма Академии наук СССР» (фонд 221). В него включены документы, охватывающие период с 1931 по 1961 г.¹; всего ‒ 786 единиц хранения, сформированных в три описи. Однако три десятилетия истории музея, представленные в документах фонда, были временем его становления и организации экспозиции в здании Казанского собора, переданном ему в начале 1932 г.²

Создание экспозиций, посвященных истории античной религии, приходится на сложное время налаживания послевоенной музейной жизни. Музейные работы проходили в здании, в котором еще не до конца была восстановлена инфраструктура и параллельно проводились ремонтные мероприятия³. Объем музейной фондовой работы увеличился за счет перемещения из Москвы коллекций ликвидированного Центрального антирелигиозного музея (ЦАМ)⁴, требовавших инвентаризации. Собственные экспонаты, которые в начале войны упаковали в ящики, подготовили к эвакуации, но не вывезли, также нуждались в описании и учете; по сведениям, приводимым в работе М.М. Шахнович (я, честно говоря, не знаю, как этично написать о профессоре СПбГУ, имя которого широко известно: указать, что это дочь М.И. Шахновича – это проигнорировать ее собственные заслуги, а описывать ее научную биографию считаю неуместным, тем более под моим авторством: я не коллега, не ученица и т.д. Каждый желающий может легко найти в интернете ее биографию и узнать, что она дочь М.И. Шахновича), они насчитывали более 100 тыс. единиц хранения⁵. Дополнительные организационные сложности были связаны с тем, что Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич (1873–1955) ‒ директор музея в 1945–1955 гг., постоянно проживал в Москве, а непосредственное руководство в Ленинграде осуществлял один из основателей музея и его идеолог, заместитель директора по научной работе, занимавший эту должность более 15 лет, Михаил Иосифович Шахнович (1911–1992). Со своим заместителем и прочими сотрудниками музея директор взаимодействовал, прежде всего, при помощи переписки. Эта ситуация послужила на пользу истории: служебная корреспонденция В.Д. Бонч-Бруевича отражает все стороны работы музея, как его научную, хранительскую, просветительскую деятельность, так и хозяйственные работы и отдельные аспекты взаимоотношений директора с коллективом сотрудников.

В начале 1952 г. Бюро Отделения истории и философии АН СССР (ОИФ) поставило перед музеем в качестве основной задачи проведение научно-экспозиционной работы⁶. В тот год в музей было принято несколько новых научных сотрудников в соответствии с направлениями его деятельности. Одну из экспозиций, которые предполагалось открыть в первую очередь, планировалось посвятить теме религии античного мира и происхождения христианства.

Работа по созданию концепции, формированию тематического плана экспозиции и подбору экспонатов была поручена одному из вновь принятых в штат молодых кандидатов наук – Александре Александровне Нейхардт (1920–2007). Она пришла в МИР в 1951 г. – сначала внештатным сотрудником, в штат перешла в сентябре 1952 г.⁷ В 1951 г. в музее было большое внештатное зачисление, связанное со второй приоритетной задачей, определенной для музея ОИФ – «работой по хранению и учету фондов»⁸. Необходимость выполнения этой работы не только вызвала приток в музей большого числа временных сотрудников⁹, но и затянула разработку экспозиции.

В течение ряда послевоенных лет в музее велась трудоемкая работа по инвентаризации музейных фондов, осложненной поступлением в МИР большой коллекции из ЦАМ. Описание и составление каталожных карточек осуществляли внештатные сотрудники под руководством и контролем штатных. В отделе «Происхождение христианства» А.А. Нейхардт из штатных сотрудников занималась инвентаризацией одна¹⁰ – по сути, она руководила инвентаризацией этого отдела, принимая карточки, составленные временными работниками¹¹. Генеральная инвентаризация экспонатов была начата в сентябре 1951 г. в осложненных условиях: инвентаризаторы работали в холодных помещениях, в валенках и ватниках¹². Согласно отчетам, в течение года по каждому отделу инвентаризацию проходила не одна тысяча экспонатов. Так, по отделу «Происхождение христианства», в тематику исследований которого входило рассматриваемое здесь антиковедческое направление в 1952 г. было описано 1850 предметов¹³.

Отчеты МИР содержат лестную характеристику А.А. Нейхардт – сообщается, что состояние инвентаризованных карточек в этом отделе благополучно, поскольку А.А. Нейхардт, занимавшаяся этой работой со времени своего прихода в МИР в 1951 г., экспонаты своего отдела знала, работой временных сотрудников в течение рабочего дня руководила, очевидно, достаточно квалифицированно: в отчетах отмечено, что доработки требовала лишь часть карточек, сделанных в вечернюю смену¹⁴. В 1952 г. шнуровые книги по второму отделу были закончены¹⁵, и в 1953 г. началась новая работа – перемещение экспонатов в отремонтированные хранилища, расположенные на высоте пятого–шестого этажа. Экспонаты систематизировались, размещались на стеллажах и шкафах, велась сверка с учетными картотеками, началось составление топографических каталогов. А.А. Нейхардт участвовала и в этих работах¹⁶.

Наконец, в конце 1953 г. был поставлен вопрос об активизации работ по созданию экспозиции и определены сроки открытия экспозиции – лето 1954 г. 6 января 1954 г. началось обсуждение концепции¹⁷. Первым поднятым вопросом были принципы художественного оформления выставки. Тон обсуждению задал заведующий первым («Происхождение религии») и вторым («Происхождение христианства») отделами МИРиА – этнограф Аркадий Федорович Анисимов (1910–1968): «Строгая архитектура собора будет давить нашу экспозицию. Нужно принять решение, что оформление наших экспозиций должно быть поручено высококвалифицированным специалистам-художникам». Ученый секретарь музея, этнограф Мария Сидоровна Бутинова, имевшая опыт по созданию выставки по теме этнической религии в Музее антропологии и этнографии АН СССР, поддержала коллегу: «Здесь следует твердо стоять за то, что экспозиция должна быть оформлена фундаментально». А.А. Нейхардт на первом заседании сформулировала позицию, которой она придерживалась и в дальнейшем: «Опыт… показывает нам, какое значение имеют подлинные экспонаты в экспозиции». К работе планировалось привлечь консультантов, а в порядке обмена опытом по инициативе А.Ф. Анисимова перед первым совещанием была предпринята рабочая экскурсия для ознакомления с экспозиционными проектами Государственного Эрмитажа¹⁸.

В начале 1954 г. прошло несколько рабочих совещаний. Второе, 22 января 1954 г., было посвящено экспозиции первого отдела «Происхождение религии»¹⁹. На заседании 27 января (протокол № 3)²⁰ в присутствии Ивана Ивановича Варакина (1889–1972), художника-графика и архитектора, в течение двух часов обсуждались вопросы оформления стендов. И.И. Варакин предложил несколько вариантов, в том числе: «Тип стенда, повторяющий классические мотивы, встречающиеся у Воронихина» и «2 типа стендов, повторяющих форму наличников Казанского собора». Под повторением форм наличников, как пояснил архитектор, подразумевалось сохранение их пропорций. И одновременно уточнил: «Но я предлагаю не повторять в стендах мотивы архитектура Казанского собора, а проектировать их как стенд». В отношении цветовой гаммы И.И. Варакиным планировались стенды из темной фанеры, с черными полосками и буквами, крашенными желтой охрой; клей должен был стать дополнительным фоном, что, по его мнению, вполне сочеталось с финским гранитом внутреннего интерьера собора: «Темное и желтое – классическое соотношение». В качестве рабочей площади стенда был выбран холст. А.А. Нейхардт и заведующий отделом фондов Яков Ильич Шурыгин (1904–1998) предлагали увенчать стенды каким-либо архитектурным завершением²¹.

Непосредственное участие в обсуждении концепции принимал и директор музея В.Д. Бонч-Бруевич, высказывая свое идеологическое мнение и «понижая градус» творческого вдохновения ленинградских сотрудников²². Директор категорически возражал против того, чтобы стенды повторяли архитектуру Казанского собора, поскольку выставка должна была быть атеистической, даже формально (как по архитектурному оформлению, так и по цвету) размежевываться с отрицаемыми идеями и не давать повода для мнений вроде: «Вот вы агитируете против православной церкви, против всяких религий и т.д., а между тем сами берете оформление своих экспозиций от этих храмов». Надо держаться простоты, уверял директор, которая не подведет, а вычурность будет во вред. Достаточно, по мнению В.Д. Бонч-Бруевича, было того, чтобы стенды не дисгармонировали с интерьером. Тексты он рекомендовал дать крупные и лаконичные, а более мелко – подробные описания: «По моему… опыту я знаю, что на выставках посетители читают тексты весьма с трудом и неохотно… Но, так как среди посетителей бывают особенно любопытные, желающие знать как можно больше и подробнее, то для них и даются эти более полные тексты». По фотографиям 1950–1960-х годов, на которых сохранилось изображение стендов, можно судить о том, насколько точно были в будущем реализованы предложения директора²³.

В апреле А.Ф. Анисимов целенаправленно работал над экспозиционными планами. 2 апреля 1954 г. он докладывал директору: «Сейчас усиленно работаю над окончательной доработкой и редактированием экспозиционного плана. Тем же занята в основном и А.А. Нейхардт. За апрель месяц мы будем готовы практически приступить к строительству экспозиции»²⁴. Работа шла в намеченном русле, и 28 апреля 1954 г., на шестом заседании (протокол пятого заседания не сохранился) А.А. Нейхардт сообщила топографический план, предполагавший девять стендов²⁵: 1) «Социально-экономические основы рабовладельческого общества», 2) «Классовая сущность древнегреческих религий», 3) «Атеизм в античном мире», 4) «Атеизм и мифологии в античном театре», 5) «Библейский иудаизм», 6) «Религия античного общества эпохи разложения рабовладельческого строя», 7) «Возникновение христианства», 8) «Христианство II–IV в. н.э.», 9) «Происхождение христианских праздников и таинств»²⁶.

На этом заседании М.И. Шахнович предложил сделать макет античного театра, а за ним разместить театральные маски²⁷. Предложение было действительно реализовано: в будущей экспозиции представили макет, изготовленный театральным художником Пеховым²⁸, а на стенде заняли свое место экспонаты – трагическая и комическая маски, вырезанные из мрамора, а также оригинальные терракотовые маски IV в. до н.э. трагического и комического актера²⁹.

Работа над экспозицией шла своим чередом при взаимодействии заведующего отделом А.Ф. Анисимова и его научного сотрудника А.А. Нейхардт. На седьмом заседании 5 мая 1954 г.³⁰ обсуждали только план первого отдела, который сам А.Ф. Анисимов считал, видимо, уже завершенным и позволил себе следующее высказывание: «Улучшать план можно до бесконечности и к концу года можно иметь план, но не иметь экспозиции». А.А. Нейхардт поддержала своего непосредственного руководителя: «Аркадий Федорович сделал огромнейшую работу. …План построен очень четко и ясно».

Между тем М.И. Шахнович тревожился по поводу своевременного предоставления планов (и первого, и второго отделов), что в итоге привело к известному напряжению вокруг этой темы, отразившемуся в переписке В.Д. Бонч-Бруевича с сотрудниками музея. Очевидно, в это время А.Ф. Анисимов заболел³¹, и в письме от 17 мая 1953 г. к В.Д. Бонч-Бруевичу М.И. Шахнович, осознающий, что разработка плана осталась фактически без научного руководства, начал выражать беспокойство: «Очевидно, один из самых основных и центральных вопросов… – это вопрос о том, как добиться, наконец, получения настоящего экспозиционного плана. Это сейчас беспокоит меня больше всего». Экспозиционный план он считал слабым и был озабочен фактическим отсутствием научной опеки над А.А. Нейхардт со стороны руководителя этих двух отделов – А.Ф. Анисимова: тот появлялся в музее лишь два раза в неделю, и А.А. Нейхардт была «предоставлена сама себе»³².

Поначалу директор не разделял настроений своего заместителя. 1 июня 1954 г. В.Д. Бонч-Бруевич писал М.И. Шахновичу и М.С. Бутиновой о полученной им рецензии на план выставки первого отдела «Происхождение религии»³³: «Вы, Михаил Иосифович, определенно обвиняли в идейной порочности план А.Ф. Анисимова, в огромных, идеологически совершенно недопустимых ошибках. А ведь это самое главное. Эти ошибки, если они есть, побивают решительно все. …А вот Б.И. Шаревская как раз именно это категорически сплошь и полностью отвергает…, также как в рецензии об этих смертных грехах даже не упоминает»³⁴.

Все же работа по подготовке экспозиций затормозилась. На 1 июня 1954 г. планы представлены не были, и директор в письмах выражал острое недовольство, а одновременно и сожаление, что определил в предыдущем 1953 г. большой объем научно-исследовательской работы для М.И. Шахновича и А.Ф. Анисимова³⁵ и тем самым отвлек силы от задачи открытия экспозиций отделов. Рабочая переписка В.Д. Бонч-Бруевича этого времени отражает атмосферу нервозности, сложившейся в музее вокруг вопроса подготовки экспозиции. У директора складывалось впечатление, что работой манкируют³⁶; он издал приказ о том, что отпуск сотрудникам первого и второго отделов можно будет взять только после открытия экспозиций, под вопросом были также отпуска заместителей – М.И. Шахновича и М.С. Бутиновой³⁷.

1 июня 1954 г. В.Д. Бонч-Бруевич объявил в письме М.И. Шахновичу, что работа первого и второго отделов должна стать для него самой важной: «Забудьте о Вашей статье, о Вашей монографии, забудьте о “Ежегоднике”³⁸ и обо всем остальном. Помните только об этих двух отделах. …Это главное звено настоящего времени, за которое мы должны уцепиться всеми силами и всеми мерами и обязательно вытащить его»³⁹. В письме от 5 июня 1954 г. к младшему научному сотруднику первого отдела, занимавшейся подготовкой своей экспозиции, Наталии Николаевне Гревенс (1914–1993) В.Д. Бонч-Бруевич пишет: «Помните, что время летит очень быстро, а мы должны во что бы то ни стало, хоть умереть, а открыть 1 и 2 отделы вовремя»⁴⁰.

В ситуации фактической неработоспособности А.Ф. Анисимова и под угрозой срыва предстоящего отпуска М.И. Шахнович взял под контроль план второго отдела, пообещав представить его к 1 июля, за что заслужил похвалу директора: «Вы только принялись за второй отдел и уже пишете, что Вам лично уже ясен каждый стенд этого отдела»⁴¹. 11 июня 1954 г. М.И. Шахнович докладывал В.Д. Бонч-Бруевичу о том, что по представлению А.А. Нейхардт закончил разработку трех стендов: «Рабовладельческое общество древней Греции», «Древнегреческая мифология – сокровищница искусства», «Древнегреческая религия на службе рабовладельческой аристократии»⁴². Эти стенды, предложенные А.А. Нейхардт, действительно вошли в будущем в открывшуюся экспозицию.

Первый стенд, сохранивший свое название, «Рабовладельческое общество древней Греции», был небольшим и представлен семью объектами, но сумел отразить разные стороны древнегреческого быта. Оригинальных экспонатов, за представление которых так ратовала А.А. Нейхардт, в этом разделе было немного: выполненная пастелью картина современного тогда художника Владислава Матвеевича Измайловича (1872–1959) «Разгрузка кораблей в Пирее»⁴³, известняковая надгробная плита I в. н.э. «Рабовладелец и рабыня», а также сосуды и терракотовые статуэтки с раскопок в Северном Причерноморье. Из копий был представлен гипсовый слепок с барельефа «Воин, опирающийся на копье». Научная значимость раздела поддерживалась двумя объектами: 1) картой древней Греции с шестью иллюстрациями, скопированными с греческих ваз (автор не указан) с изображением сцен пахоты, работы в рудниках, в кузнице, сцен пира, битвы героев, изображением всадника; 2) иллюстрированный текст – «Схема учения римского поэта Лукреция Кара о развитии и возникновении общества и религии», с цитатами из его произведения «О природе вещей»⁴⁴.

Примечательные экспонаты были представлены и во втором разделе, в измененном итоговом названии которого отсутствовал хоть какой-то идеологический оттенок: «Мифология – сокровищница искусства»⁴⁵. Из 15 его объектов 12 представляли собой гипсовые слепки⁴⁶, оригинальными экспонатами были две картины маслом: А.Ф. Карпова «Тесей и Минотавр»⁴⁷ и «Апофеоз Геракла», и одно скульптурное изображение Геракла, представляющее собой мраморную римскую копию с греческого оригинала. Примечателен в этой экспозиции гипсовый слепок с эллинистической скульптуры, изображающей реку Нил с детьми⁴⁸. В этом разделе были представлены еще две объемные скульптуры – кентавров, молодого и старого. Еще одна заметная скульптура – «Пан, обучающий пастушка Дафниса⁴⁹ игре на сиринге». Эта копия была изготовлена для МИРиА со слепков Академии художеств, которые, в свою очередь, были сделаны в начале XIX в. с мраморной римской скульптуры II в. (римской копии с греческой эллинистической скульптуры), находящейся в Национальном археологическом музее в Неаполе⁵⁰.

Третий упомянутый стенд с откорректированным в будущем названием («Религия на службе рабовладельцев») также был подготовлен достаточно основательно; в экспозицию включили оригинальную панафинейскую амфору V в. до н.э., бронзовую копию с древнегреческой скульптуры головы Менелая и картину итальянского живописца Джулио Романо (1492–1546) «Пир богов на Олимпе». В этом разделе были представлены гипсовые слепки шести олимпийских богов (Зевс, Афина, Артемида, Афродита, Аполлон, Гермес). Научную составляющую должна была обеспечить иллюстрированная таблица «Классовая сущность древнегреческого идеализма», в которой доступным языком излагалось учение Платона⁵¹.

К 15 июня В.Д. Бонч-Бруевич получил протокол заседания, где обсуждалась экспозиция второго отдела и А.А. Нейхардт пришлось отстаивать свои взгляды на содержание экспозиции. Так, она подготовила этикетки с использованием специальных терминов, полагая, что академический язык должен поддерживать соответствующий научный уровень подачи материала⁵²; в сопроводительный текст включала цитаты. Все это расходилось с представлениями В.Д. Бонч-Бруевича, который в ответном письме от 15 июня 1954 г. в очередной раз выразил недовольство⁵³ и настаивал на упрощении этикетажа. Судя по его письмам, А.А. Нейхардт готова была защищать свои позиции, не принимая безоговорочно критику рецензентов ее тематического плана⁵⁴. А рецензентами выступили будущий директор музея (1956–1960 гг.), а тогда заведующий кафедрой истории древней Греции и Рима Сергей Иванович Ковалев (1886–1960) и упомянутая выше Б.И. Шаревская. И.М. Шахнович, не в силах заставить молодую, но твердую в убеждениях сотрудницу изменить свою позицию, должен был лично принять участие в переписывании этикеток⁵⁵.

Вторую половину июня А.А. Нейхардт продолжала работать над тематическим планом, передавая его по частям М.И. Шахновичу на редактирование. К 9 августа раздел «Религия и атеизм в Древней Греции» был готов в эскизах, а к 25 августа передан в работу художникам⁵⁶.

В задачи А.А. Нейхардт входила также работа по подбору экспонатов. Будучи сторонником размещения на выставке подлинных экспонатов, она не ограничивалась поисками в Ленинграде и с 20 февраля по 4 марта 1954 г.⁵⁷ предприняла поездку в Москву, в музейные учреждения столицы. В отчете, предоставленном директору, указывалось, что в Третьяковской галерее она выявила 6 экспонатов в экспозиции, запасниках и фотодокументах, а в Музее изобразительных искусств – 16 экспонатов, с 5 из которых она рекомендовала снять слепки. Для этого А.А. Нейхардт посетила скульптурные мастерские, чтобы выяснить стоимость работ⁵⁸. Однако В.Д. Бонч-Бруевич был настроен скептически: об оригиналах говорить не приходилось, но даже копии сделать было трудно, «а порой невозможно из-за строгих правил музеев».

Между тем А.А. Нейхардт с Н.Н. Гревенс обращались к директору с просьбой о приобретении экспонатов. Первое такое из сохранившихся обращений А.Ф. Анисимов отправил от имени отдела еще 18 марта⁵⁹. В письме от 26 мая 1954 г. А.А. Нейхардт просила приобрести бюст Эпикура и барельеф «Дедал и Икар». Просьба, очевидно, была удовлетворена. Слепок с бюста Эпикура занял свое место среди бюстов трех других мыслителей в разделе «Материализм и атеизм»: Анаксагора и Тита Лукреция Кара (гипсовые бюсты авторства Рафаила Нахимовича Будилова (1906–1992)) и Демокрита (гипсовый бюст авторства Николая Васильевича Дыдыкина (1894–1975))⁶⁰. Слепок рельефа «Дедал и Икар» также нашел свое место в разделе «Богоборчество в мифах», представленном, помимо этого, сюжетами о Прометее (картина Андрея Петровича Сапожникова (1795–1855) «Прикованный Прометей»⁶¹, скульптура из бисквита Федора Гордеевича Гордеева (1746–1810) «Прометей, терзаемый орлом», гипсовый рельеф Гуго Робертовича Залемана (1859–1919) «Кузница Гефеста»), Арахне и Беллерофонте (два последних – в виде рисунков с греческой вазы)⁶².

А.А. Нейхардт стремилась получить в экспозицию лучшие образцы искусства, посылала директору запрос на картины из Третьяковской галереи, просила сделать формы со скульптур Государственного музея изобразительных искусств (26 мая 1954 г.)⁶³: считала важным получить слепок с «Доброго пастыря»⁶⁴ и «Афины Парфенос из Варвакиона»⁶⁵. Скульптуру «Добрый пастырь» предлагала для размещения в экспозиции также Б.И. Шаревская еще 23 апреля 1954 г. в письме к В.Д. Бонч-Бруевичу; это было в свое время включено ею еще в планы экспозиций ЦАМ, но тогда слепок сделать не удалось, так как был риск повредить фигуру из московского музея, которая сама была изготовлена из гипса; потому Б.И. Шаревская предложила добиваться получения самой статуи для МИРиА⁶⁶. В экспозиции МИРиА появился все же гипсовый слепок «Доброго пастыря»⁶⁷, а также фрагмент мраморного христианского саркофага с тем же сюжетным изображением⁶⁸. Заказывать слепок скульптуры Афины, по-видимому, не пришлось, так как М.И. Шахнович нашел фигуру греческой богини среди предметов музея⁶⁹.

Директор же возлагал надежды на ленинградские музеи – Эрмитаж, Русский музей, Музей этнографии⁷⁰: 22 мая 1954 г. он обращался в Русский музей с просьбой о выдаче экспонатов во временное пользование⁷¹; судя по документам, муляжи скульптур заказывались и в Эрмитаже.

С конца августа до конца сентября 1953 г. А.А. Нейхардт работала в Боспорской экспедиции Института истории материальной культуры (ИИМК) АН СССР, оформив отпуск за свой счет⁷². Это явилось одним из поводов для недовольства директора; в своем письме М.И. Шахновичу он писал, намекая на А.А. Нейхардт: «Если попадется местечко, где можно разъезжать и раскапывать могилы, то, конечно, туда прыгнут, как с трамвая, из нашего музея»⁷³. Между тем непосредственное знакомство с ленинградской археологией⁷⁴ позволило усилить научный компонент экспозиции. Археологические находки из Северного Причерноморья, сделанные в советское время, были хорошо представлены в упомянутом разделе «Рабовладельческое общество древней Греции» (сосуды и терракотовые статуэтки). В разделе «Храмы и жрецы» экспонировались глиняные вотивные фигуры с изображением стопы, свиньи, глиняный килик⁷⁵. В разделе «Вера в загробную жизнь», помимо терракотовых статуэток IV в. до н.э., демонстрировались три витрины с вещами, найденными «в погребениях IV в. до н.э. при раскопках древнегреческого некрополя в окрестностях г. Керчи» (античный Пантикапей). Отдельная витрина представляла вещи из мужского погребения: пелику, чернолаковый канфар, чашку, чернолаковый кувшинчик, нож, стригиль, астрагалы, точило, монету; другая витрина вмещала вещи из женского погребения: кувшин, бальзамарий, чашку, изображение Персефоны, бусы из египетской пасты, монету⁷⁶. Связать эти результаты с полевой деятельностью ИИМК позволяет также письмо В.Д. Бонч-Бруевича М.И. Шахновичу от 19 марта 1954 г., в котором тот просит взять с А.А. Нейхардт отчет – «сообщение о результатах ее командировки в Керчь, т.е. что именно получает из ИМК’а»⁷⁷.

В целом в результате усилий сотрудников МИР в экспозиции «Религия и атеизм древней Греции» оригинальные и копийные экспонаты были представлены приблизительно в равном количестве⁷⁸.

В своем письме к В.Д. Бонч-Бруевичу от 23 апреля 1954 г. Б.И. Шаревская пишет о коллекции под названием «Боги древнего мира на монетах», которая была передана из ЦАМ вместе с другими экспонатами, содержащими драгметаллы, «в Алмазный фонд или какое-то другое учреждение Наркомфина» (sic!) и которую она предложила запросить обратно⁷⁹. Монеты в экспозиции представлены не были, но для второго раздела, «Происхождение богов», подготовлена иллюстрированная таблица «Происхождение образов богов-покровителей древнегреческих рабовладельческих государств», представлявшая в том числе коллекцию античных монет с изображением богов⁸⁰.

В результате в Музее истории религии и атеизма АН СССР своевременно открылась экспозиция «Религия и атеизм древней Греции», которая состояла из 11 разделов: «Рабовладельческое общество древней Греции», «Происхождение богов», «Мифология – сокровищница искусства», «Богоборчество в мифах», «Религия на службе рабовладельцев», «Храмы и жрецы», «Вера в загробную жизнь», «Древний материализм», «Материализм и атеизм», «Наука», «Элементы богоборчества в античном театре». Нет сомнений, что один из главных создателей этой выставки, младший научный сотрудник МИР–МИРиА А.А. Нейхардт, целенаправленно прилагала усилия к тому, чтобы представить будущим посетителям музея культурную и мировоззренческую составляющую греческого мира в максимально возможной полноте⁸¹. А.А. Нейхардт и М.И. Шахнович стали авторами путеводителя по созданной экспозиции⁸².

А.А. Нейхардт приняла участие также в подготовке второй экспозиции, посвященной религии античного мира – экспозиции, которая получит название «Происхождение христианства». К разработке этой темы была привлечена еще одна молодая исследовательница – Ирина Александровна Шишова (1927–2010). Выпускница кафедры истории древней Греции и Рима, комсорг и обладательница красного диплома (1950 г.), участница семинаров С.И. Ковалева, в 1953 г., она защитила диссертацию «Торговая политика Афин в IV в. до н.э.» (оппоненты – С.И. Ковалев, В.Ф. Гайдукевич), и 31 августа 1953 г. С.И. Ковалев ходатайствовал перед В.Д. Бонч-Бруевичем о ее зачислении в МИР. На тот момент вакансий в штате музея не было, однако ответным письмом 19 сентября 1953 г. директор музея, в ожидании дополнительных ставок в следующем году, направил кандидатку «с документами» к М.И. Шахновичу, чтобы они подумали, «как можно ее использовать»⁸³. Заявление о приеме в штат И.А. Шишова написала 9 ноября 1953 г., а с 1 декабря была зачислена в отдел «История православия»⁸⁴.

В письме М.И. Шахновичу от 7 июня 1954 г. В.Д. Бонч-Бруевич задает вопрос: «Не пригодится ли Вам для Вашей работы по второму отделу И.А. Шишова, которая как раз занималась этой эпохой?»⁸⁵. В 1954 г. И.А. Шишову действительно подключили к работе по созданию экспозиции, посвященной происхождению христианства⁸⁶.

В результате совместных усилий двух молодых антиковедов была создана обширная выставка (19 стендов) «Происхождение христианства», отразившая религиозные представления и обряды древних римлян, иудеев и ранних христиан⁸⁷. По этому разделу также был составлен путеводитель, авторами которого значились А.А. Нейхардт, М.И. Шахнович, И.А. Шишова⁸⁸.

8 марта 1955 г. А.А. Нейхардт получила благодарность «за успешную работу по созданию экспозиций двух новых отделов»⁸⁹. В 1955 г. состоялась реэкспозиция двух античных отделов, за что обе сотрудницы 29 декабря 1955 г. получили очередное поощрение⁹⁰: А.А. Нейхардт – за отдел «Религия древней Греции»⁹¹, И.А. Шишова – за отдел «Происхождение христианства»⁹². 5 ноября 1955 г. А.А. Нейхардт перешла по переводу из МИРиА в Ленинградский отдел Института истории АН СССР⁹³, куда ее приняли приказом с 10 декабря 1955 г. Вскоре, чуть больше чем через год, 28 января 1957 г. в этот же институт перевели и И.А. Шишову⁹⁴. Все оставшееся время коллеги проработали вместе⁹⁵. «Надо сказать, – писал в некрологе И.А. Шишовой Э.Д. Фролов, – что обе они – Шишова и Нейхардт – составляли своеобразное ядро в институтской группе античников. Отличаясь высокой культурой, интенсивностью научных занятий и живостью характера, они придавали своим содружеством особый шарм этой группе»⁹⁶.

В том виде, в каком экспозиции двух отделов были созданы молодыми сотрудницами-антиковедами, они просуществовали до 1961 г., когда при переходе музея в ведомство министерства культуры была осуществлена очередная реэкспозиция (исполнители: М.М. Кубланов, Н.А. Нистратова, Э.Е. Вольф); выставка получила новое название «Религия и атеизм античного мира», и новую концептуальную окраску, представив широко «материалы, характеризующие стихийный материализм древних мыслителей»⁹⁷, что отражено в очередном музейном путеводителе⁹⁸.

Таким образом, делопроизводственные документы небольшого фонда Музея истории религии АН СССР в СПбФ АРАН позволяют не только реконструировать историю создания музейной экспозиции на тему античной религии, но и осветить работу в МИР двух коллег-антиковедов – Александры Александровны Нейхардт и Ирины Александровны Шишовой. Прежде эта страница их биографии не привлекала внимания исследователей. Так, в их опубликованных некрологах о работе в МИР сказано лишь по одной фразе: «В 1951–1955 годах Александра Александровна работала в Музее истории религии и атеизма, где вела тему «Религия и атеизм древней Греции»⁹⁹. То же и в некрологах И.А. Шишовой: «В 1954–1956 гг. вместе с А.А. Нейхардт и Я.С. Лурье Ирина Александровна работала в Музее истории религии и атеизма АН СССР¹⁰⁰; «по окончании аспирантуры И.А. Шишова некоторое время работала в Музее истории религии и атеизма АН СССР»¹⁰¹. Между тем работа молодых ученых в МИР заложила, очевидно, основу не только длительной дружбы, но и совместного научного творчества, воплотившегося в публикациях в соавторстве по античной мифологии. Молодые исследовательницы стали разработчиками первой античной экспозиции музея, а А.А. Нейхардт, содействовавшая передаче из ИИМК в МИР находок Боспорской экспедиции, стояла у истоков формирования античной археологической коллекции МИР–МИРиА–ГМИР.